Знаменитый софист и сатирик, Лукиан происходил из города Самосаты, расположенного на Евфрате в Коммагене. Время его жизни определяется приблизительно как 120 — после 180 г. н.э. Получив хорошее образование в Афинах, Лукиан много путешествовал по миру (Греция, Италия, Галлия). Одно время Лукиан служил секретарем в канцелярии римского наместника в Египте. Под именем Лукиана до нас дошло ок. 70 произведений, среди которых есть и подложные. В своих произведениях, написанных в рамках идеологии и выразительных средств второй софистики, Лукиан обсуждает — часто в сатирическом духе — многие мифологические, исторические, политические, философские и моральные вопросы, актуальные для его времени. Многие сочинения написаны в форме сократического диалога, в котором перемешаны комедийные и морализаторские мотивы.
Для истории Северного Причерноморья особый интерес представляет его диалог «Токсарис, или дружба», в котором вымышленные персонажи — грек и скиф — рассуждают о понятии дружбы в представлении греков и скифов. Примеры верной дружбы, приводимые скифом, расцвечены скифско-боспорскими «реалиями», многие из которых, несомненно, вьщуманы автором и сближают его повествование с греческим романом. Тем не менее историки видят во многих именах и подробностях скифского быта детали, которые были почерпнуты Лукианом из неизвестных нам литературных источников, в частности, из так называемого «романа о Каллигоне» первых веков н.э., дошедшего в папирусных фрагментах.
Издания: Luciani Samosatensis opera / Ex rec. С. Jacobitz. Bd. 1-3. Lipsiae, 1867-1872 (репринт: Hildesheim 1966); Luciani Opera / Ed. N. №1ёп. 1-2. Lipsiae, 1906-1923; Lucian / Ed. by A.M. Harmon, K. Kilburn and M.D. MacLeod. Vol. I-VIII. Harvard, 1913-1967; Lucian / Ed. by M.D. MacLeod. 4 vols. Oxford, 1972-1987.
Переводы: Лукиан. Собрание сочинений в двух томах / Под ред. Б.Л. Богаевского. Т. 1-2. М.; Д., 1935; Лукиан из Самосаты. Избранное. М., 1962; Лукиан. Избранное. Перевод с греческого. Проза и поэзия. М., 1996.
Литература: Богаевский 1915. С. VIII-XLIV; Лосев 1979. С. 191-280; Нахов 1991. С. 5-22; Ростовцев 1925. С. 106-107; Allington 1927; Bompaire 1958; Householder 1941; Jones 1986; Schmeja 1972; Schwartz 1965.
1. Анахарсис1 не первый прибыл из Скифии в Афины, руководимый желанием познакомиться с эллинской образованностью: раньше его прибыл Токсарис2, муж мудрый, отличавшийся любовью к прекрасному и стремлением к благороднейшим знаниям, но происходивший не из царского рода и не из «колпаконосцев»3, а из толпы простых скифов, каковы у них так называемые «восьминогие», т.е. владельцы пары быков и одной повозки. Этот Токсарис даже не возвратился в Скифию, а умер в Афинах и немного спустя даже был признан героем; афиняне приносят ему жертвы как иноземному Врачу4: это имя получил он, будучи признан героем. Быть может, не лишним будет объяснить причину этого наименования, а также включения в число героев и признания его за одного из Асклепиадов5, чтобы вы узнали, что не одним скифам свойственно превращать людей в бессмертных и посылать к Замолксису6, но что и афинянам можно обоготворять скифов в Элладе…
3. Вспомнил я о нем вот почему. Токсарис был еще жив, когда Анахарсис, только что высадившись, шел в Афины из Пирея; как иностранец и варвар, он испытывал еще сильное смущение, ничего не зная, пугаясь малейшего шума и не зная, что с собой делать; он не понимал, что все видевшие его смеются над его убранством, не находил никого, кто бы знал его язык, и вообще уже раскаивался в своем путешествии и решил, только взглянув на Афины, немедленно отправиться назад, сесть на корабль и ехать обратно в Боспор7, откуда для него уже не далек был путь домой в Скифию. При таком настроении Анахарсиса встречается с ним, по истине как добрый гений, Токсарис уже в Керамике8. Сначала его внимание привлекла одежда его родины, а затем ему уже нетрудно было узнать и самого Анахарсиса, происходившего из знатнейшего рода, одного из первых в Скифии. А Анахарсису откуда можно было бы признать в нем земляка, когда он был одет по-эллински, с выбритой бородой9, без пояса и без оружия, уже владея языком, и вообще казался одним из туземных жителей Аттики? Так преобразило его время.
4. Но Токсарис, обратившись к нему по-скифски, спросил: «Не ты ли Анахарсис, сын Давкета10?» Анахарсис прослезился от радости, что встретил [человека], говорящего на его языке и притом знавшего, кто он был в Скифии, и спросил: «А ты, друг, откуда знаешь нас?» — «Да ведь и сам я, — отвечал Токсарис, — происхожу оттуда, из вашей земли, а имя мое — Токсарис, но я не [настолько] знатного рода, чтобы мог быть тебе известен». — «Неужели ты, — сказал [Анахарсис], тот самый Токсарис, о котором я слышал, что некто Токсарис из любви к Элладе покинул в Скифии жену и маленьких детей, уехал в Афины и живет там, уважаемый лучшими [людьми]?» — «Да, — сказал [Токсарис], — я тот самый, если обо мне еще говорят у вас». — «Итак, — сказал Анахарсис, — знай, что я сделался твоим учеником и соревнователем овладевшей тобою страсти — видеть Элладу… Но ради Меча11 и Замолксиса, наших отеческих богов, возьми меня, Токсарис, будь моим руководителем и покажи все лучшее в Афинах…».
(Перевод В.В. Латышева из: ВДИ. 1948. 1. С. 428-429)
ТОКСАРИС, ИЛИ ДРУЖБА
12
1. Мнесипп. Что говоришь ты, Токсарис? Вы, скифы, приносите жертвы Оресту и Пиладу13 и считаете их богами?
Токсарис. Приносим, Мнесипп, приносим, но вовсе не считаем их богами, а [просто] хорошими людьми.
Мн. [Значит], у вас есть обычай и хорошим людям после их смерти приносить жертвы, как богам?
Токе. Не только [это], но мы даже чтим их праздниками и торжественными собраниями.
Мн. Чего же вы ищете от них? Ведь, конечно, вы приносите им жертвы не ради [снискания] их благосклонности, раз они мертвы?
Токе. Быть может, не худо [было бы], если бы и покойники были к нам благосклонны. Но мы полагаем, что и для живых полезнее будет, если мы будем помнить о лучших людях, и [потому] чтим умерших: мы думаем, что в таком случае многие захотят у нас сравняться с ними.
2. Мн. Этот взгляд совершенно правилен. Но за что же именно вы приравняли к богам Ореста и Пилада, тем более, что для вас они пришельцы и, что всего важнее, [даже] враги? Ведь когда тогдашние скифы после крушения корабля схватили их и отвели для принесения в жертву Артемиде, они, напав на тюремщиков и одолев стражу, убили царя, захватили жрицу и, похитив даже самую статую Артемиды, отплыли назад, насмеявшись над скифской общиной; если вы за это почитаете их, то, пожалуй, многих заставите подражать им. Обратитесь теперь сами к древнему времени и рассудите, хорошо ли будет для вас, если в Скифию придет много Орестов и Пиладов. Мне кажется, что таким образом вы сами очень скоро можете сделаться нечестивцами и безбожниками, если и остальные боги таким же способом удалятся из вашей страны. Затем, вероятно, вместо всех богов вы обоготворите людей, являющихся с тем, чтобы их вывезти, и святотатцев будете чтить жертвами, как богов.
3. Если же вы не за это чтите Ореста и Пилада, то скажи же, Токсарис, какое другое добро сделали они вам, за которое вы, прежде не считавшие их богами, теперь, напротив, принесением жертв признали богами и приводите жертвенных животных к тем, которые тогда сами чуть не были принесены в жертву? Ведь это может показаться смешным и противным древним обычаям.
Токе. Даже и те [деяния] этих мужей, которые ты привел, Мнесипп, заслуживают похвалы. В самом деле, они вдвоем решились на такое смелое предприятие и, удалившись на такое расстояние от своей [страны], приплыли в Понт, который тогда был еще не известен эллинам, кроме тех, которые на [корабле] Арго совершили поход в Колхиду14; они не были поражены страшными рассказами о нем, не испугались его прозвания — он назывался «негостеприимным»15, вероятно, потому, что кругом жили дикие племена — и, будучи захвачены, оказались столь мужественными и не удовольствовались своим спасением, но сначала отомстили царю за оскорбление и захватили Артемиду, а затем уже поплыли назад. Разве все это не заслуживает удивления и божеских почестей у всех, кто только прославляет доблесть? Однако мы не эти подвиги Ореста и Пилада имеем в виду, почитая их как героев.
4. Мн. Так скажи же, пожалуйста, какой другой славный и божественный подвиг совершили они? Что касается плавания и путешествия, то я мог бы указать тебе многих торговых людей, имеющих больше права на божеские почести, чем они, и, главным образом, финикиян, которые ездят не только в Понт или до Меотиды и Боспора16, но плавают по всем местам эллинского и варварского моря. Ведь они ежегодно поздней осенью возвращаются домой, обрыскав, так сказать, все берега и все побережья. Считай же их богами на том же основании, несмотря на то, что большая часть их — торгаши и, при случае, продавцы соленой рыбы17.
Токе. Выслушай же, чудак, и посмотри, насколько мы, варвары, умнее судим о хороших людях: [у вас] в Аргосе и Микенах нельзя увидеть даже славной гробницы Ореста и Пилада, а у нас построен даже храм им обоим вместе, как это и следовало, потому что они были товарищи; [у нас] приносятся им жертвы и воздаются все прочие почести. [А то обстоятельство], что они были чужеземцы, а не скифы, нисколько не мешает им считаться славными; ведь мы не исследуем, откуда происходят доблестные люди, и не завидуем, если они сделали добро, не будучи [нашими] друзьями; воздавая хвалу их деяниям, мы считаем их своими по делам. А всего более поразило нас и считается достохвальным в этих мужах именно то, что, по нашему мнению, они были самыми лучшими в мире друзьями и как бы установили прочим [людям] законы о том, как следует делить с друзьями всякую судьбу и пользоваться почетом со стороны лучших из скифов.
6. Наши предки записали на медной доске все, что они совершили вместе или один ради другого, поставили ее в храме Ореста и установили закон, чтобы эта доска была первым предметом изучения для их детей и чтобы они выучивали на память написанное на ней18. Таким образом, каждый из них скорее мог бы забыть имя своего отца, чем не знать деяний Ореста и Пилада. Кроме того, в ограде храма можно видеть нарисованные древними картины, изображающие то же самое, что написано на доске: как Орест плывет со своим другом; как затем, когда его корабль разбился о скалы, он схвачен и приготовлен к жертвоприношению, и как Ифигения приступает уже к священнодействию; напротив, на другой стене, нарисовано, как [Орест], освободившись уже от оков, убивает Тоанта и многих других скифов и, наконец, как они отплывают с Ифигенией и богиней; скифы тщетно хватаются за находящийся уже в движении корабль, цепляются за руль и пытаются взобраться [на палубу]; но после напрасных усилий одни из них израненные, другие из боязни ран вплавь направляются к земле. Здесь-то именно лучше всего можно видеть, какую великую любовь обнаружили они друг к другу при столкновении со скифами: живописец изобразил, что ни тот, ни другой не обращает внимание на врагов, нападающих на него самого, а отражает устремляющегося на друга, старается подставить себя под стрелы впереди его и пренебрегает опасностью умереть, лишь бы спасти друга и собственным телом принять предназначаемые другу удары.
7. …Итак, знай, что скифы не признают ничего выше дружбы, что скиф ничем так не гордится, как участием в трудах и опасностях друга, а равно и нет у нас большего позора, как показаться изменником в дружбе. Поэтому-то мы и чтим Ореста и Пилада, оказавшихся лучшими [в том, что] у скифов [считается] благом, и отличившихся дружбой, [т.е.] тем, что мы ставим выше всего; за это мы дали им название Кораков19, что в переводе на ваш язык приблизительно значит «божества-покровители дружбы».
8. Мн. Следовательно, Токсарис, скифы были не только искусными стрелками и превосходили других в военном деле, но, кроме того, отличаются наибольшим умением говорить убедительно: по крайней мере, и мне, до сих пор думавшему иначе, самому теперь кажется, что вы вполне справедливо воздаете Оресту и Пиладу божеские почести. Не знал я также, друг мой, что ты прекрасный художник: ты очень живо изобразил нам находящиеся в храме Ореста картины, борьбу и раны, полученные одним ради другого. Я только никогда не думал, что у скифов так высоко ценится дружба, потому что на основании как остальных слухов о них, так и того, что они поедают своих умерших родителей20, я предполагал, что они, как люди негостеприимные и дикие, постоянно пребывают во вражде, гневе и распрях, а дружба у них не бывает даже между самыми близкими людьми21.
9. Токе. Я не стану спорить теперь с тобой о том, превосходим ли мы эллинов справедливостью и почтением к родителям; но что скифские друзья гораздо вернее эллинских и что дружба имеет больше почета у нас, чем у вас, — это легко доказать… Насколько мы уступаем [вам] в рассуждениях о дружбе, настолько превосходим в требуемых ею обязанностях.
10. Поэтому, если [тебе] угодно, сделаем теперь таким образом: древних друзей, каких нам или вам можно было бы указать в старые [времена], оставим в покое, так как в этом отношении вы, пожалуй, одержите верх, выставив многих достойных доверия свидетелей в лице поэтов… а выберем на удачу по нескольку человек из наших современников, расскажем их деяния, я — скифские, а ты — эллинские, и кто из нас одержит в этом верх и укажет лучших друзей, тот и сам будет победителем и свою [страну] провозгласит [победительницей] по окончании прекраснейшего и почетнейшего состязания; я, кажется, гораздо охотнее согласился бы потерпеть поражение на поединке и дать на отсечение правую руку (что служит у скифов наказанием22), чем быть признанным относительно дружбы ниже другого, а тем более эллина, будучи сам скифом.
(§ 11-34. Собеседники решают, чтобы каждый рассказал по пяти подвигов дружбы. Первым рассказывает Мнесипп подвиги эллинов)
35. Токсарис. …Итак, я начну сейчас же, нисколько не заботясь подобно тебе об изяществе выражений: это не в обычае скифов, особенно когда дела говорят громче речей…
36. Я расскажу тебе о многих убийствах, войнах и [случаях] смерти за друзей, чтобы ты знал, как ничтожны ваши подвиги в сравнении со скифскими… У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или выдерживаем нападение, или вступаем в схватки из-за пастбищ и добычи; а тут-то именно и нужны хорошие друзья. Поэтому мы и заключаем самую крепкую дружбу, считая ее единственным непобедимым и несокрушимым оружием.
37. Сначала я хочу рассказать тебе, каким образом мы приобретаем себе друзей: не на пирушках, как вы, и не потому, что [известное лицо является] нашим ровесником или соседом; но, увидев какого-нибудь человека хорошего и способного на великие [подвиги], мы все устремляемся к нему, и то, что вы [делаете] при браках, мы делаем при приобретении друзей: усердно сватаемся за него и во всем действуем вместе, чтобы не ошибиться в дружбе или не показаться неспособным к ней. И когда какой-нибудь избранник сделается уже другом, тогда [заключается] договор с великой клятвой о том, что они и жить будут вместе, и в случае надобности умрут один за другого. И мы [действительно] так и поступаем23; с того времени, как мы, надрезав пальцы, накаплем крови в чашу и, омочив в ней концы мечей, отведаем [этой крови], взявшись вместе [за чашу], ничто уже не может разлучить нас. В союзы дозволяется вступать самое большее трем [лицам], потому что, кто имеет много друзей, тот кажется нам похожим на публичных блудниц, и мы думаем, что дружба такого [человека], разделенная между многими, уже не может быть столь прочной.
38. Я начну с недавних [подвигов] Дандамиса24. Именно Дандамис, когда друг его Амизок в схватке с савроматами25 был уведен в плен… впрочем, сначала я поклянусь тебе нашей клятвой, так как я условился об этом вначале. Итак, клянусь Ветром26 и Мечом, что не скажу тебе, Мнесипп, ничего ложного о скифских друзьях.
Мн. В твоей клятве я не очень нуждался; впрочем, ты хорошо сделал, что не поклялся ни одним из богов.
Токе. Что ты говоришь? Разве Ветер и Меч, по-твоему, не боги? Стало быть, ты не знаешь, что для людей нет ничего выше жизни и смерти? Поэтому, когда мы клянемся Ветром и Мечом, то клянемся именно потому, что Ветер есть виновник жизни, а Меч причиняет смерть.
Мн. Если таковы причины [клятвы], то у вас наберется, пожалуй, немало и других таких богов, как Меч, например, стрела, копье, цикута, петля и т.п.; ведь этот бог — смерть — многообразен и представляет бесчисленное множество путей, ведущих к нему.
Токе. Видишь, к каким судейским уловкам при твоем искусстве спорить прибегаешь ты, перебивая и искажая мои слова; а [ведь] я хранил молчание во время твоей речи.
Мн. Я больше не сделаю этого, Токсарис: ты вполне основательно упрекнул меня; поэтому продолжай спокойно говорить, как будто бы меня и не было при [твоих] речах, — так я буду молчать.
39. Токе. Шел четвертый день дружбы Дандамиса и Амизока с тех пор, как они выпили крови один другого. [Вдруг] напали на нашу землю савроматы [в числе] десяти тысяч всадников, а пеших, говорят, явилось втрое больше этого, а так как их нападение было непредвиденно, то они всех обращают в бегство, многих храбрецов убивают, других уводят живыми, кроме тех, кому удалось спастись вплавь на другую сторону реки, где у нас была половина войска и часть телег; так стояли мы тогда, не знаю, вследствие какого плана наших вождей, на обоих берегах Танаиса. И вот сейчас же стали они угонять добычу, хватать пленных, грабить палатки, захватывать телеги, большая часть которых попала в их руки вместе с людьми, стали на наших глазах позорить наших наложниц и жен, а мы горевали [при виде этих] бедствий.
40. Когда повели Амизока, также попавшего в плен, то он, будучи крепко связан, стал громко звать по имени своего друга, напоминая ему о крови и чаше. Услышав это, Дандамис немедленно на глазах всех переплывает к неприятелям; савроматы с поднятыми дротиками бросились, чтобы пронзить его; но он закричал: «зирин», а кто произнесет это слово, того они не убивают, но принимают как пришедшего для выкупа. И вот, будучи приведен к их начальнику, он стал просить выдачи друга, а тот требовал выкупа [и сказал], что не отпустит [Амизока], если не получит за него большого [выкупа]. Дандамис ответил ему: «Все, что у меня было, разграблено вами; но если я, обобранный донага, могу уплатить что-либо, то я готов вам подчиниться; приказывай, что хочешь; а если желаешь, возьми меня вместо него и делай со мной, что тебе угодно». Савромат ответил ему: «Нет нужды удерживать всего тебя, тем более, что ты пришел [со словом] «зирин»; поэтому уплати нам часть того, что у тебя есть, и уводи [с собой] друга». Дандамис спросил, что же [он] хочет получить, а тот потребовал [его] глаза. Дандамис тотчас же позволил выколоть их; когда они были выколоты, и савроматы [таким образом] получили уже выкуп, тогда он взял Амизока и пошел назад, опираясь на него; переплыв вместе реку, они беспрепятственно возвратились к нам.
41. Это происшествие ободрило всех скифов и они перестали считать себя побежденными, видя, что неприятели не отняли величайшего из наших благ, что у нас оставался еще благородный образ мыслей и верность друзьям. В то же время оно сильно напугало савроматов при мысли о том, с какими людьми придется им сражаться в правильном бою, хотя они тогда и одолели при неожиданном нападении; поэтому с наступлением ночи они, покинув большую часть скота и предав огню телеги, быстро отступили. Однако Амизок не захотел долее оставаться зрячим при слепоте Дандамиса и ослепил самого себя; они оба живут спокойно и со всякими почестями получают пропитание от скифской общины…
43. Выслушай [теперь] и о другом, не менее достойном [лице], Белитте, родственнике этого Амизока. Когда он увидел, что лев27 стащил с коня его друга Баста (они вместе охотились), уже обхватил его, вцепился в горло и терзает когтями, то он, также соскочив с коня, напал сзади на зверя и старался отвлечь его [от друга], раздражая его против себя, оттаскивая, просовывая пальцы между его зубами и пытаясь, насколько это было возможно, спасти Баста от укусов; наконец, лев, оставив последнего уже полумертвым, бросился на Белитта, насел и умертвил его; но он, умирая, успел, по крайней мере, так сильно ударить льва мечом в грудь, что они умерли все вместе. Мы похоронили их и насыпали два кургана28 [один к другому], один над друзьями, а другой, напротив [первого], над львом.
44. В-третьих, я расскажу тебе, Мнесипп, о дружбе Макента, Лонхата и Арсакома. Этот Арсаком влюбился в Мазею, дочь боспорского царя Левканора29, будучи отправлен к нему послом по поводу дани, которую постоянно платили нам боспорцы30, а тогда просрочили почти на три месяца. Увидев за обедом Мазею, высокую и красивую девушку, он полюбил ее и начал грустить. Поручение относительно дани было уже исполнено, царь дал ему ответ и уже устроил для него прощальный пир; а в Боспоре есть обычай, чтобы женихи за обедом сватались за девушек и объявляли, кто они такие и почему просят быть принятыми в брачное свойство. Так и на этом обеде случилось много женихов, царей и царевичей: был Тиграпат, властитель лазов31, Адирмах, правитель земли махлиев32, и многие другие. Каждый из женихов должен объявить, что он приехал свататься, и потом обедать, спокойно возлежа среди остальных; по окончании же обеда он должен потребовать чашу, сделать возлияние на стол и свататься за девушку, осыпая себя [при этом] похвалами, насколько каждый может похвастать или благородством происхождения, или богатством, или могуществом.
45. Итак, когда многие сделали по этому обычаю возлияние, попросили [руки девицы] и перечислили свои царства и богатства, тогда Арсаком после всех потребовал чашу, но не сделал возлияния, — потому что у нас не в обычае выливать вино, а напротив, это считается кощунством, — выпил ее залпом и сказал: «Царь, отдай мне в замужество свою дочь Мазею, потому что я далеко превосхожу этих и богатством и владениями». Левканор, зная, что Арсаком беден и [происходит] из простых скифов, удивился и спросил его: «А сколько у тебя, Арсаком, стад или телег? Ведь в этом заключается ваше богатство». «У меня нет ни телег, ни стад, — ответил [Арсаком], — но есть два верных и добрых друга, каких нет ни у кого из скифов». Тут подняли его на смех за эти [слова] и с презрением решили, что он пьян. Адирмах, получивший предпочтение перед прочими [соискателями], на другое утро должен был отвезти свою невесту в страну меотов к махлиям33.
46. Между тем Арсаком, возвратившись домой, рассказал своим друзьям, как он был опозорен царем и осмеян на пиру за то, что показался бедняком. «А ведь я, — сказал он, — объяснил [ему], каким великим богатством обладаю, именно вами, Лонхат и Макент, и вашей дружбой, которая гораздо лучше и прочнее могущества боспорцев. Но когда я доказал ему это, он издевался и смеялся над нами, а невесту отдал увезти Адирмаху махлию, потому что у него, как говорили, есть десять золотых чаш, восемьдесят четырехместных колесниц, множество овец и быков. Таким образом, он предпочел хорошим людям стада животных, бесполезные кубки и тяжелые колесницы. Я вдвойне опечален, друзья мои, — и потому, что люблю Мазею, и потому, что обида, [нанесенная] среди стольких людей, глубоко поразила меня; я думаю, что и вы обижены одинаково [со мной], потому что на долю каждого из вас приходится третья часть обиды, если только мы со времени нашего союза живем как один человек и делим как горести, так и радости». «Этого мало, — возразил Лонхат, — каждый из нас оскорблен всецело, если тебе нанесена такая обида».
47. «Итак, — сказал Макент, — как же нам поступить в настоящем случае?» «Разделим между собой дело мести, — ответил Лонхат, — я обещаю Арсакому принести голову Левканора, а ты должен возвратить ему невесту». — «Пусть будет так, — сказал тот, — а между тем ты, Арсаком, ввиду того, что после этого нам, вероятно, понадобится войско и придется воевать, останься здесь, собирай и заготовляй оружие, коней и военную силу в возможно большем количестве. Тебе очень легко будет набрать много [войска], так как ты и [сам муж] доблестный, да и у нас немало родственников, а в особенности, если ты сядешь на воловью шкуру». Так решили они, и Лонхат сейчас же, как был, отправился к Боспору, а Макент — к махлиям, оба верхом; Арсаком же, оставшись дома, стал подговаривать сверстников, вооружать войско, [составляемое] из родственников, а наконец, сел и на шкуру.
48. Обычай [садиться] на шкуру34 заключается у нас в следующем: если кто-нибудь, потерпев от другого обиду, захочет отмстить за нее, но увидит, что он сам по себе недостаточно силен [для этого], то он приносит в жертву быка, разрезывает на куски его мясо и варит их, а сам, разостлав на земле шкуру, садится на нее, заложив руки назад, подобно тем, кто связан по локтям. Это считается у нас самой сильной мольбой. Родственники [сидящего] и вообще все желающие подходят, берут каждый по части лежащего тут бычьего мяса и, став правой ногой на шкуру, обещают, сообразно со своими средствами, один — доставить бесплатно пять всадников на своих харчах, другой — десять, третий — еще больше, иной — тяжеловооруженных или пеших, сколько может, а самый бедный — только самого себя. Таким образом, иногда у шкуры собирается большая толпа, и такое войско держится очень крепко и для врагов непобедимо, как связанное клятвой, ибо вступление на шкуру равносильно клятве. Так поступил и Арсаком; у него собралось около пяти тысяч всадников, а тяжеловооруженных и пеших вместе двадцать тысяч.
49. [Между тем] Лонхат, [никому] не известный, прибыл в Боспор, явился к царю, занятому каким-то государственным делом, и объявил, что пришел от скифской общины, а [кроме того] имеет и личное важное дело. Получив от [царя] разрешение говорить, он сказал: «Скифы просят о том, что всякому известно и ежедневно [повторяется, именно], чтобы ваши пастухи не переходили на равнину, а пасли стада в пределах каменистой местности; относительно разбойников, которых вы обвиняете в том, что они делают набеги на вашу страну, [скифы] отвечают, что они не высылаются по общему решению, но каждый из них занимается грабежом на свой страх ради прибыли: если кто-нибудь из них попадется, то ты сам властен наказать его. Вот, что поручили мне скифы.
50. А [от себя] я сообщу тебе, что против вас готовится сильное нападение со стороны Арсакома, сына Марианта, который недавно был у тебя в качестве посла и теперь, как кажется, негодует на тебя за то, что не получил от тебя [руки] дочери, которой просил; вот уже седьмой день, как он сидит на шкуре и у него собралось немало войска». «Я и сам слышал, — ответил Левканор, — что собирается войско при помощи шкуры, но не знал, что оно составляется против нас и что ведет его Арсаком». — «Да, — продолжал Лонхат, — оно готовится против тебя, но Арсаком мне враг и досадует на меня за то, что наши старейшины предпочитают меня ему и что я во всех отношениях кажусь лучше его. Итак, если ты обещаешь мне другую свою дочь, Баркетиду, — ведь я ничем не окажусь недостойным вас, — то я вскоре принесу тебе его голову». «Обещаю», — сказал царь, чрезвычайно испугавшийся, потому что узнал причину арсакомова гнева, да и вообще всегда побаивался скифов. «Поклянись же, — сказал [тогда] Лонхат, — что ты исполнишь условие и не откажешься от него!» Когда тот после этого поднял [руку] к небу и хотел дать клятву, Лонхат возразил: «Не здесь, чтобы кто-нибудь из зрителей не догадался, в чем мы даем клятву; войдем в этот храм Ареса35, запрем двери и произнесем клятву так, чтобы никто не услышал нас; ведь если Арсаком узнает что-нибудь об этом, то он, чего доброго, убьет меня раньше войны, уже имея вокруг себя немалый отряд». — «Войдем, — сказал царь, — а вы станьте как можно дальше и пусть никто не входит в храм, кого я не позову». Когда они вошли туда, а телохранители отошли в сторону, [тогда Лонхат], обнажив меч, а другой рукой зажав рот [царю], чтобы он не [мог] крикнуть, ударил его в грудь, а затем, отрубив его голову и держа ее под плащом, пошел из храма, как бы продолжая разговор с царем и крича ему, что скоро возвратится, как будто бы тот за чем-то послал его. Придя таким образом к тому месту, где оставил на привязи коня, он вскочил на него и заскакал в Скифию. Погони за ним не было, потому что боспорцы долгое время не знали о случившемся, а когда узнали, то подняли спор из-за престола.
51. Таким образом Лонхат исполнил [данное] Арсакому обещание, принеся ему голову Левканора. А Макент, услышав на пути о случившемся в Боспоре, прибыл к махлиям и, первым сообщив им известие об убиении царя, сказал: «Адирмах, государство призывает тебя, как царского зятя, занять престол; итак, ты отправляйся вперед и возьми в руки власть, явившись среди их неурядиц, а девица пусть следует за тобой на колеснице; таким образом, ты легче привлечешь на свою сторону большинство боспорцев, когда они увидят дочь Левканора. Я родом алан36 и прихожусь ей родственником с материнской стороны, потому что Левканор взял замуж Мастиру из нашего рода. И вот теперь я прибыл к тебе от братьев Мастиры, живущих в Алании, с советом как можно скорее отправиться в Боспор и не допустить, чтобы власть перешла к незаконнорожденному брату Левканора Эвбиоту37, который к скифам постоянно питает сочувствие, а к аланам — вражду». Так говорил Макент, по одежде и по языку похожий на алана38, потому что и то и другое у аланов одинаково со скифами, только аланы не носят таких длинных волос, как скифы. Но Макент и в этом уподобился им, подстригши волосы настолько, насколько они у алана должны быть короче, чем у скифа; поэтому-то и поверили, что он — родственник Мастиры и Мазей.
52. «И теперь, Адирмах, — продолжал он, — я готов или ехать вместе с тобой на Боспор, если тебе угодно, или остаться здесь, если это нужно, и сопровождать молодую девушку». — «Я именно это и предпочел бы, — ответил Адирмах, — чтобы ты, как родственник, вез Мазею; ведь если ты вместе с нами отправишься на Боспор, то нас будет только одним всадником больше, а если бы ты повез мою жену, то заменил бы мне многих». Так они и сделали: [Адирмах] уехал, поручив Макенту везти девственную еще Мазею; [Макент] днем вез ее на колеснице, но с наступлением ночи посадил на коня (он устроил так, что за ними следовал еще один всадник), вскочил на него и сам и продолжал путь уже не вдоль Меотиды, но повернул внутрь страны, оставив Митрейские горы вправо, дал в это время девице отдохнуть и на третий день прискакал из [страны] махлиев в Скифию. Конь его по окончании скачки постоял немного и издох.
53. Вручив Мазею Арсакому, Макент сказал: «Прими и от меня обещанное!» Когда же тот, пораженный этим неожиданным зрелищем, стал изливать свою благодарность, Макент ответил: «Перестань отделять меня от себя: благодарить меня за то, что я сделал, было бы все равно, как если бы моя левая [рука] стала благодарить правую за то, что она лечила ее раненую и нежно заботилась о ней во время ее страданий. Поэтому смешно было бы и с нашей стороны, если бы мы, издавна соединившись и слившись, насколько возможно было, в одно [существо], стали бы еще считать великим [делом], что часть нашего [существа] оказала какую-нибудь услугу всему телу; ведь она, как часть целого, получившего услугу, действовала ради самой себя». Так ответил Макент Арсакому на выражение его благодарности.
54. Адирмах, услышав об обмане, не явился уже на Боспор, потому что там уже царствовал Эвбиот, призванный от савроматов, у которых он жил, — а возвратился в свою страну, собрал большое войско и через горы вторгнулся в Скифию. Немного спустя напал и Эвбиот, ведя с собой поголовное ополчение эллинов и приглашенных на помощь аланов и савроматов в [количестве] двадцати тысяч. Когда Эвбиот и Адирмах соединили свои войска, то всего оказалось девяносто тысяч, в том числе одна треть конных стрелков. А мы (я тоже участвовал в этом походе, обещав тогда на шкуре сотню своекоштных всадников), собравшись в числе немногим меньше тридцати тысяч вместе со всадниками, под предводительством Арсакома выжидали нападения. Заметив их приближение, мы двинулись им навстречу, выслав вперед конницу. После долгого и упорного сражения наши стали поддаваться, фаланга начала расстраиваться и, наконец, все скифское войско было разрезано на две части, из которых одна обратила тыл, но так, что поражение не было явным и ее бегство казалось отступлением; да и аланы не осмелились далеко преследовать; другую часть, меньшую, аланы и махлии окружили и стали избивать, бросая отовсюду тучи стрел и дротиков, так что наш окруженный отряд оказался в очень бедственном положении и многие стали уже бросать оружие.
55. В этом отряде оказались и Лонхат, и Макент; они сражались в первых рядах и оба были уже ранены: Лонхат — копьем в бок, а Макент — секирой в голову и дротиком в плечо. Заметив это, Арсаком, находившийся в другом нашем [отряде], счел постыдным уйти, покинув друзей; он пришпорил коня, вскрикнул и понесся с поднятым мечом сквозь неприятелей, так что махлии даже не выдержали стремительного порыва, но расступились и дали ему дорогу. Добравшись до друзей и призвав всех остальных, он бросился на Адирмаха и, ударив мечом около шеи, разрубил его до пояса. Когда он пал, разбежалось все махлийское войско, немного спустя — апанское, а за ними [побежали] и эллины, так что мы вновь одержали победу и прошли бы большое пространство, избивая их, если бы ночь не прекратила дела. На следующий [день] пришли от неприятелей послы с мольбой о заключении с [нами] дружбы, причем боспорцы обещали платить двойную дань, махлии — дать заложников, а аланы взялись за это нападение подчинить нам синдианов39, издавна враждовавших с [нами]. Мы согласились на эти [условия], потому что прежде всех так решили Арсаком и Лонхат, и таким образом был заключен мир, причем они распоряжались всем делом40.
Вот, Мнесипп, на какие [подвиги] решаются скифы ради своих друзей!
(§§ 56-60 содержат рассказ Токсариса о благородном поступке его друга Сисинна в Амастрии. Затем Токсарис продолжает).
61. Я расскажу тебе еще пятый подвиг, совершенный Абавхом, и этим кончу. Этот Абавх однажды пришел в город борисфенитов41 с женой, которую очень любил, и двумя детьми, [из которых] один был мальчик, еще грудной, другая — семилетняя девочка. Вместе с ними путешествовал друг его Гиндан, страдавший от раны, полученной во время пути от напавших на них разбойников: во время борьбы с ними он был поражен в бедро, так что не мог даже стоять от боли. Ночью во время их сна — а им случилось остановиться в верхнем этаже — вспыхнул сильный пожар; все [выходы] были отрезаны, и пламя охватило дом со всех сторон. Проснувшийся в это время Абавх оставил своих плачущих детей, оттолкнул уцепившуюся [за него] жену, приказав ей спасаться самой, и, схватив друга, спустился вниз и успел прорваться [в таком месте], где еще не все было уничтожено огнем: жена его с ребенком на руках бросилась за ним, приказав девочке итти за собой, по, наполовину обгорев, выронила из рук ребенка и едва перескочила через пламя, а вместе с ней и девочка, также насилу спасшаяся от смерти. Когда впоследствии кто-то упрекнул Абавха за то, что он бросил жену и детей, а вынес Гиндана, он ответил: «Детей мне легко снова приобрести, да и неизвестно еще, будут ли они хороши, а другого такого друга, как Гиндан, который много раз доказывал мне свою любовь, я не нашел бы в течение долгого времени».
(В § 62 Мнесипп, выслушав рассказ Токсариса, предлагает ему свою дружбу.)
63. Токе. Хорошо. Так и сделаем.
Мн. Но, Токсарис, нам не надо ни крови, ни меча для закрепления нашей дружбы: настоящее слово и одинаковость стремлений гораздо надежнее той чаши, которую вы пьете, ибо подобные [связи], по моему мнению, основываются не на принуждении, а на доброй воле.
Токе. Я одобряю это. Итак, будем друзьями и кунаками, ты для меня здесь в Элладе, а я для тебя, если ты когда-нибудь приедешь в Скифию.
Мн. Будь уверен, что я не задумаюсь заехать еще дальше, если буду надеяться встретить таких друзей, каким ты, Токсарис, показался нам из твоих слов.
(Перевод П.И. Прозорова из: ВДИ. 1948. 1. С. 431-440)
1 Легендарный скифский мудрец Анахарсис, приехавший во времена Солона в Грецию и прославившийся там своей мудростью, описан уже у Геродота (IV, 76-77).
2 Это имя использовано Лукианом для обозначения скифа также в публикуемом ниже диалоге «Токсарис, или дружба». Ни один античный автор не упоминает его, кроме Лукиана. Само имя связано с греческими обозначениями лука (τóξον) и лучника (τοξóτης), что выдает вымышленный характер «скифского» имени (лук со стрелами были известны как атрибут скифского вооружения).
3 Так могли обозначаться служители Великой матери Кибелы, носившие высокий колпак. Возможно, здесь имеется в виду сословие скифских жрецов энареев, описанное Геродотом (IV).
4 Наряду с Аполлоном-Врачом, культ которого был широко распространен в древней Греции.
5 Т.е. потомков легендарного врача Асклепия.
6 Замолксису, которому поклонялись геты, каждые пять лет приносили в жертву «вестника», который должен был сообщить ему об их просьбах (подробнее см. у Геродота — IV, 94-96).
7 Имеется в виду Боспор Киммерийский (совр. Керченский пролив), на берегах которого располагалось Боспорское царство.
8 Керамиком называли один из афинских кварталов.
9 На самом деле, выбритая борода была больше признаком римлян, а не греков. Лукиан явно модернизирует древнеафинскую жизнь.
10 Скифский царь с таким именем из других источников неизвестен. Геродот называет отцом Анахарсиса некоего Гнура, сына Лика, правнука Спаргапита (Her. IV, 76).
11 О почитании скифами меча см.: Her. IV, 62.
12 В диалоге участвуют некий грек Мнесипп и скиф Токсарис. Лукиан уже использовал имя Токсарис в сочинении «Скиф, или гость».
13 Орест, сын Агамемнона, и его друг Пилад приплыли в Таврику, где нашли сестру Ореста Ифигению, и с ней бежали в Грецию. Ниже в уста скифа Токсариса вложен рассказ об этом событии, который довольно точно повторяет сюжетную канву «Ифигении в Тавриде» Еврипида (см. выше). Любопытно, что очень похожую историю, в которой скиф из Таврики повествует о дружбе Ореста и Пилада и о памяти о них среди скифов, рассказывает Овидий в Epist. Ill, 2, 39-100 (см. текст, перевод и комментарий: Подосинов 1985. С. 77-79; 127-128; 216-219).
14 Имеется в виду поход аргонавтов под руководством Ясона в Колхиду за золотым руном.
15 Речь идет о первоначальном названии Черного моря как «Понт Аксинский» («Негостеприимный»), ср. выше в «Ифигении в Тавриде» Еврипида (238).
16 Возможно, это высказывание следует рассматривать как свидетельство существования финикийско-боспорских торговых связей.
17 Соленая рыба была для Боспора одним из важнейших предметов экспорта.
18 Скифы, умеющие писать и читать, — несомненная выдумка Лукиана.
19 Из других источников это название неизвестно.
20 О поедании своих родителей, сваренных вместе с мясом животных, рассказывает Геродот, приписывая этот обычай исседонам и массагетам (I, 216; IV, 26). Эти племена тоже часто считались скифскими, и в другом своем сочинении «О печали по умершим» (21) Лукиан прямо говорит, что «эллин сжигает своих покойников, … а скиф съедает их».
21 Здесь Лукиан замечательно характеризует широко распространенную в античности отрицательную оценку скифских нравов; при этом все последующее повествование — это противопоставление ей идеализирующей картины скифского варварства, которая после Эфора стала равноправной оценкой скифского мира (см.: ДР. С. 38-39).
22 Этот скифский обычай из других источников неизвестен.
23 Про этот обряд у скифов писал еще Геродот (см. выше Her. IV, 70).
24 Это и все последующие имена скифов и представителей других племен, а также членов царской семьи боспорскош правителя, в других источниках не встречаются и, скорее всего, являются вымышленными.
25 Савроматы для времени жизни Лукиана были уже анахронизмом, для времени же жизни Токсариса (эпоха Солона — VI в. до н.э.) вполне историчны. Далее такие анахронизмы будут встречаться неоднократно, показывая романическую сущность описания Лукиана.
26 Почитание ветра было распространено среди фракийских племен (см. схолии к Apoll. Rhod. Arg. I, 826).
27 Трудно представить себе льва в степях Украины.
28 Из архелогических раскопок известно, что знатных скифов погребали под насыпанными над гробницами курганами.
29 Имена боспорского царя Левканора, равно как и упомянутые в этом рассказе имена его жены Мастиры, дочерей Мазей и Баркетиды, а также его брата Эвбиота из других источников (в том числе нумизматических и эпиграфических) неизвестны и представляют собой продукт творчества Лукиана, хотя имя Левканора неоднократно сближали с именем боспорского царя Левкона.
30 Это редкое историческое свидетельство об уплате дани Боспорским царством скифам, что представляется возможным, хотя и не подтверждается другими источниками.
31 Лазы — народ, живший на северо-восточном побережье Черного моря в Колхиде. Их упоминание является анахронизмом, так как лазы появляются в Колхиде не раньше I в. до н.э.
32 Махлиев, иначе не известных, следует, возможно, отождествить с махелонами, упомянутыми Аррианом (РРЕ, 15) рядом с лазами. М.И. Ростовцев (1925. С. 108) отождествлял махлиев с меотами.
33 Страна меотов должна была располагаться гораздо севернее и западнее территории махлиев-махе лонов.
34 Этот обычай из других источников неизвестен. Возможно, информацию о нем Лукиан извлек из какого-то этнографического описания Скифии.
35 Свидетельств существования в Паитикапее святилища Ареса нет, поэтому данное известие следует считать вымышленным.
36 Упоминание здесь аланов, которые встречаются в античных источниках лишь с I в. н.э. (см.: Алемань 2003. С. 26; 141-145), сразу переносит действие из далекого прошлого в современный Лукиану мир.
37 Боспорский царь Эвбиот, живший до своего воцарения у савроматов, фигурирует также в папирусном «романе о Каллигоне».
38 Многие античные авторы определяют аланов как скифов, сарматов и массагетов (подробнее см.: Алемань 2003. С. 27).
39 По-видимому, речь идет о синдах, живших на востоке Таманского полуострова. Сведения о вражде синдов со скифами и аланской помощи в их подчинении скифам не согласуются с тем, что мы знаем об истории Синдики.
40 По мнению Алеманя (Алемань 2003. С. 144—145), «совпадение костюма и языка аланов и скифов, за исключением более длинных волос последних, дружественные отношения между аланами и Боспорским царством и описанная военная тактика полностью достоверны».
41 Имеется в виду греч. город Ольвия-Борисфен.
